На форуме в различных темах уже несколько раз упоминалась 108-я сд. В частности, большой разговор был в теме о старшем лейтенанте Шумкове Василии Лазаревиче.
http://www.kainsksib.ru/123/index.php?showtopic=1863
Нашел еще одно упоминание о действиях 108-й сд под Звенигородом. Есть такая книга: Теремов П. А. Пылающие берега. — М.: Воениздат, 1965.
Речь идет о 1943 годе, но при этом командиры вспоминают 1941 год.
«Голос командарма прервал минутное мое размышление:
— Итак, полковник (с 15 июня 1943 года по 9 мая 1945 года — полковник (с 3 июня 1944 года — генерал-майор) Теремов, Пётр Алексеевич командовал 108-й сд), вы назначаетесь на должность командира сто восьмой стрелковой дивизии. Полагаю, что вам приятно это услышать, но вряд ли обрадую тем, что скажу дальше. Дивизия не на лучшем счету. Плохо поставлена воспитательная работа, дисциплина слабая.
— Одним словом, штрафная дивизия, — сердито проговорил член Военного совета. [5]
— Нет, товарищ Куликов, это уж через край, — живо возразил Баграмян. — Боевой коллектив есть боевой коллектив. Он с сорок первого дерется. Есть отличные люди. Помню одного вашего командира полка, — обратился ко мне командарм, — такой по виду богатырь, дело знает. Но — рыцарствует. На белом коне перед противником гарцует!.. Берегите командиров полков. И учите их. Понятно? Тогда дивизия подымется. А пока... Руководство плохое — вот в чем гвоздь вопроса. Вы должны знать, что Военный совет армии дважды заседал прямо на командном пункте сто восьмой дивизии, своим решением мы многих отстранили от должности, в том числе и прежнего комдива... Ну, кажется, мы наговорили вам всяких страстей...»
"Время — 23.00. Я страшно устал. Войдя в блиндаж, подошел к топчану, снял сапоги и, не раздеваясь, лег на серое солдатское одеяло. Считал, что дотронусь до подушки и усну мертвым сном, но не уснул. В голове переваривались впечатления дня. Был командарм, посетил передний край, тщательно расспрашивал о поведении противника, а уезжая, сказал одно: «Нажимайте, Теремов, нажимайте». Меня тронуло это. Недостатков у нас было еще много, но он видел старание людей и пощадил нервы и самолюбие нового комдива.
Сон ускользал, я вышел на свежий воздух. В полумраке июньской ночи тлел огонек папиросы. Это был начальник штаба.
— Вы должны быть удовлетворены сегодняшним днем.
— Да, — ответил Лозовский.
— И все-таки мы могли бы достигнуть большего.
— Люди всегда могут дать больше, чем они дают, если...
— У меня есть к вам вопрос.
— Слушаю, товарищ полковник.
— Что было с дивизией, если с такими людьми она сдала? Видите, у меня тоже есть «если».
— Вы хотите откровенного разговора?
— Он просто мне нужен.
— Хорошо, я попробую... но разрешите коснуться несколько истории. Начну с того, что штаб нашей дивизии формировался в ходе тяжелых оборонительных боев под Москвой в сорок первом году. Часть товарищей пришла к нам из сто двадцать девятой дивизии. Обескровленная, она расформировывалась. Большинство офицеров не имели достаточного опыта штабной службы. Он приобретался в боях... Знаете, я вспоминаю сорок первый, как суровую школу. Бои велись на широком фронте, носили очень подвижный характер, зачастую в весьма неясной обстановке; приходилось проявлять упорство в удержании рубежей, часто практиковались контратаки силами и средствами, собранными с различных участков. Управление осуществлялось большей частью через личное общение офицеров штаба с командирами частей и подразделений. Штабные офицеры долгое время работали в полках совершенно самостоятельно, без достаточных данных о положении своих частей, не говоря о соседях. Тылы, как правило, были оторваны, связь с ними часто приходилось устанавливать боем в сторону своего тыла для освобождения дорог от прорвавшихся немцев. Достаточно вам сказать, что на КП дивизии и полков хранилось определенное количество боеприпасов и вооружения, которыми командиры могли влиять на ход боя. Эти условия учили людей. Учили на горьком опыте, и никакие академии не могли бы лучше обучить тому, что требовалось на войне... Конечно, вы эти условия знаете из своего собственного опыта, — сказал Лозовский, закуривая новую папиросу.
А мне вспомнились другие картины той осени. Худой, оборванный, злой, идет майор Теремов с кучкой бойцов-партизан от границы на восток. Потом сутки в захваченном фашистами Бобруйске...
— Нет, — ответил я начальнику штаба, — у меня тогда был несколько другой опыт.
Он продолжал свой рассказ:
— Нам, офицерам штаба дивизии, приходилось с охраной встречать связных из армии. И не всегда удавалось этих офицеров встретить. Они погибали в пути, а мы возвращались на КП и на том месте никого не заставали, так как обстановка изменилась, командный пункт перемещался и нужно было его искать. Надо сказать вам, что офицеры штаба — кто остался живой с тех дней — с благодарностью вспоминают тогдашнего командира сто восьмой дивизии генерала Биричева Ивана Ивановича . Это был человек больших военных знаний, динамичный, решительный. Он нас научил в то время многим приемам и методам штабной службы, которые не были предусмотрены никакими наставлениями. Вы ведь не думаете, что двух курсов академии Фрунзе — и то заочных — достаточно для того, чтобы быть настоящим начальником штаба дивизии? А это было все, что я имел. Именно генерал Биричев поставил на ноги штаб сто восьмой.
Да, он плюс сами условия войны. Не всем пришлась по плечу тяжелая, разносторонняя работа, обеспечивающая управление войсками. Некоторым она была не по душе: усилий много, а оценка не всегда соответствующая. Это были люди, мечтавшие о карьере, и хорошо, что они ушли. Другим работа оказалась не под силу. Я бы сказал, что осенью сорок первого года происходил как бы естественный отбор офицеров штаба. Его результат — нынешний наш коллектив.
Потом началось контрнаступление под Москвой в составе войск пятой армии. Новый класс школы современного (для того периода) общевойскового боя. Фотченко, Родионов, Руденко, разведчик Марченко дни и ночи проводили в войсках. Тогда у нас выработались навыки так называемого «жесткого управления».
Вот вы улыбаетесь. Я понимаю, такого термина в уставах нет. Это было модное выражение. А в чем смысл? В том, что нужно было заставить подчиненных командиров и их штабы во что бы то ни стало выполнить задачу, поставленную командиром дивизии. «Заставить», может, не то слово, — поправился Лозовский, — вернее — убедить. Убедить подчиненных, что задача выполнима, хотя часто и не хватало сил. Помочь командирам и нижестоящим штабам мобилизовать все силы и средства, найти на месте правильное решение. Да, тогда я, помню, направлял работников штаба в части даже с такой формулировкой: «Не возвращаться, пока задача не будет решена». Это вынуждало их активно вмешиваться во все стороны деятельности командира и его штаба, помогать, а в бою товарищам случалось [19] и брать на себя командование отдельными подразделениями.
Из опыта известно, что подчиненный командир и начальник штаба не любят, когда в их дела вмешивается офицер вышестоящего штаба. В нашей дивизии этого не наблюдалось. Наоборот, мы очень часто и с радостью слышали просьбы командиров частей прислать того или другого офицера, чтобы он помог или же «посмотрел своими глазами на действительную картину боя». Это был наш авторитет, завоеванный трудом. Мы им дорожили. И горе было тому, кто ронял его по каким-либо причинам. Эти причины разбирались всем коллективом управления дивизии.
Пятой армией командовал тогда генерал Говоров. Он часто бывал в дивизии. Его посещения заканчивались неповторимыми уроками использования родов войск в наступательном бою, организации взаимодействия.
После московского наступления наша дивизия несколько месяцев была в обороне под Гжатском. Учились войска, штабы, тылы. Командиром у нас тогда был опытный и очень требовательный полковник А. Т. Стученко . Андрей Трофимович не терпел никаких оплошностей в службе штабов. Помню, он заставил Рычкова две недели лично возить боевые донесения только из-за того, что штаб полка однажды прислал донесение с опозданием на час. Наш командир ценил штаб, опирался исключительно на него, проводя свои наметки, поднял уровень нашей работы на большую высоту. Мы провели под его командованием несколько частных боев, но суть не в самих боях и улучшении позиций, а во всесторонней подготовке, в отработке опыта наступления в масштабе рота — батарея, батальон — дивизион.
О сто восьмой впервые начали говорить как о лучшей, и в конце концов командующий пятой армией со своим штабом провел на базе нашей дивизии сборы всех командиров соединений и частей. Для сорок второго года это было необычно. Я думаю, это было колоссальное мероприятие, своего рода академия в полевых условиях. Вся тяжесть легла на плечи нашего штаба. Мы подготовили ряд серьезных учений, провели их, показали другим. После сборов почувствовали, что поднялись на голову выше.
И вдруг все переменилось. Командовать дивизией стал человек , которому все это оказалось ненужным. Понимаете — ненужным... Это был ваш предшественник. То, что опытные генералы, я их назвал вам, создавали в течение полутора лет, он отбросил. Они оставили ему штаб, воспитанный как рабочий аппарат командира, — он пытался решать все сам. Ужасно несобранный, непоследовательный в своих решениях человек. Мы и на сей раз старались выполнить свою роль, роль творческого рабочего коллектива. Ничего не получалось. Это был страшный период: штаб не понимал своего командира и командир не понимал свой штаб. Мы провели под его командованием бой под Жиздрой — я упоминал вам о нем, — это было в районе Крестьянской Горы. Черные дни нашей дивизии. Прилагали все усилия, чтобы смягчить результаты неорганизованности и непоследовательности своего командира, но это удавалось в незначительной степени. Мне думается, он сам никогда не знал, что будет делать через час-другой. Людей разгонял куда не нужно. Тогда мы понесли большие неоправданные потери. Обидно за людей, за былые дела, за то, что нас ставили ни во что, хотя мы хотели сделать все. Отголоски этого вы чувствуете и сейчас.
Для офицера самое трудное, когда долг и совесть противоречат друг другу. Чувство долга требует беспрекословного повиновения, а партийная совесть вдруг подсказывает: нет, так нельзя! Партия воспитывает нас, военных, в духе уважения к своим командирам, но она же учит нас не мириться с неправильными решениями. И вы уже знаете, как у нас получилось под Жиздрой.
— Да, я слышал об этом, — подтвердил я. — Тогда начальник штаба дивизии через старших начальников добился отмены пагубного решения комдива о вводе в бой четыреста седьмого полка. Был послан Родионов, он под ураганным огнем добрался до головных подразделений и остановил атаку.
— А что еще можно было предпринять?.. Ну хорошо, в данном случае я имел удовольствие от сознания, что штаб сколочен: четко сработали информация, связь — как вниз, так и вверх, — разведка, сказалось знание истинного положения своих войск и войск соседей и тому подобное. Но в общем-то плане это был не выход. Когда штаб занимается поиском путей обхода решения командира, это же развал, хаос, сумбур. К такому штабу поневоле относятся с недоверием, разве я этого не понимаю...
Такими словами Лозовский кончил свой рассказ. Я сказал ему спасибо. Этот откровенный разговор помог мне кое в чем разобраться. Думаю, что и читателю стал яснее характер офицера, который был моим ближайшим помощником почти до конца войны. Лозовского взяли у нас на повышение в сорок пятом году. День Победы он встретил начальником штаба корпуса».