Первоапрельская шутка в инете.
01.04.2008
Как все интерестно, хорошо-бы фото увидеть бронетранспортера
было продолжение статьи. Начиналось словами "А также Харитон Зуев обнаружил рядом полусгнившие ящики, в которых оказалось потерянное золото адмирала Колчака...".
Реальный исторический факт - пушки Каинского острога били по белочехам!
В ноябре 1756 года на усиление артиллерии Бийской крепости из Каинского острога и Тобольска было доставлено 12 двенадцатифунтовых орудий, отлитых на Каменск-Уральском чугунолитейном заводе в 1702 году.
В ознаменование 200-летнего юбилея Бийска в 1909 году 2 такие пушки были поставлены на кирпичном постаменте в скверике у Старо-Успенской церкви, сообщается в альманахе "Бийский вестник" №1-2 за 2000 год.
Оставшиеся 10 орудий, которые не удостоились чести стать памятниками, по-видимому, хранились на одном из складов Бийска. Они пригодились позже, во время гражданской войны. В июне 1918 года 3 пушки применялись красногвардейцами в боях на Черепановском фронте в районе нынешнего райцентра Черепаново Новосибирской области. После боя у Тальменки, пушки, захваченные в качестве трофеев белочехами, были переданы в музей как представляющие историческую ценность.
Пушки Бийской крепости
...На железнодорожном пути у водопроводной будки стояла на платформе красногвардейская "артиллерия" - пара екатерининских пушек, привезенных из Бийска по инициативе большевика И.М. Чередниченко, техника по профессии. Пушки эти заряжались с дульной части. Заряд пороха закладывался "на глазок", затем забивался тряпичный пыж, а в качестве "снаряда" использовались обрубки железа, костыли, гайки, даже куски подков. К запальному отверстию подносили факел, и пушка оглушительно ухала, изрыгая клубы густого дыма. Стрельба из этих "орудий", по большому счету, не причиняла противнику никакого вреда, но все же имела некоторый "психологический" эффект, поскольку ни белогвардейцы, ни чехословаки и предположить не могли, что у красных окажется артиллерия.
Когда на подступах к станции показался головной вражеский эшелон, "артиллеристы" подпустили его метров на двести - и дали залп. При этом, по утверждениям некоторых очевидцев, крупный кусок железа случайно угодил в паровозную трубу и сбил ее. Для неприятеля это было полной неожиданностью - паровоз тут же затормозил и дал задний ход. Однако при повторном залпе одну из пушек разорвало, а обслуживавшего ее красногвардейца контузило. После этого "артиллерию" больше использовать не решались...
Источник: http://zhurnal.lib.ru/w/wdowin_a_n/oteh.shtml
Именно в музей. Последний абзац, по сути - пересказ заметки в одном из номеров "Сибирской жизни" за 1918 год, рассказывающей о завершении боев на Алтайском фронте. Пушки были переданы представителю музея, по-видимому, барнаульского.
Нашлось в полном собрании сочинений Льва Николаевича Толстого, Том 72.
Письма 1899-1900, с.230-231.
Описание истории Лизгоро у Гиляровского:
"Как-то (это было в конце девяностых годов) я встретил Льва Николаевича на его обычной утренней прогулке у Смоленского рынка. Мы остановились, разговаривая. Я шел в редакцию «Русской мысли», помещавшуюся тогда в Шереметьевском переулке, о чем между прочим и сообщил своему спутнику.
— Вот хорошо, напомнили, мне тоже надо туда зайти.
Пошли. Всю дорогу на этот раз мы разговаривали о трущобном и бродяжном мире. Лев Николаевич расспрашивал о Хитровке, о беглых из Сибири, о бродягах. За разговором мы незаметно вошли в редакцию, где нас встретили редакторы: В. М. Лавров и В. А. Гольцев.
При входе Лев Николаевич мне сказал:
— Я только на минуточку.
И действительно, хотя Лавров и Гольцев просили Льва Николаевича раздеться, но он, извинившись, раздеться отказался и так и стоял в редакции в шапке, с повязанным сверх нее башлыком.
Весь разговор продолжался не более двух-трех минут, и мы вышли. День был морозный, что-то около двадцати градусов; у Льва Николаевича заиндевела борола.
— А у меня к вам просьба. Вы этот мир хорошо знаете, и я даже думал о вас и очень рад, что мы встретились. Дело в следующем: я получил на этих днях очень интересную рукопись из Сибири: арестант один рассказывает о своей жизни... Очень занимательно и литературно написано. Просит напечатать и, конечно, желает что-нибудь получить. Я прочел рукопись внимательно, но мне некогда заняться ею как следует. Просмотрите ее и отдайте куда-нибудь в газету. Если заплатят ему рублей десять — пятнадцать, и то хорошо.
Рукопись на следующий день принес мне сын Льва Николаевича, Андрей Львович. Я внимательно прочел ее. Она имела дату: «18 октября 1899 г., Каинск, Томской губ.». В начале и в конце было обращение к Льву Николаевичу, а посредине помещалась интереснейшая исповедь арестанта Лизгаро.
Внизу последней страницы стояло три адреса: самого Лизгаро — Каинский острог; жены его, Беляевой-Лизгаро, — Таежная и г-жи Л-й — Каинск, для передачи Лизгаро.
Обращение к Льву Николаевичу заканчивалось словами:
«Согласен все то, что изложено, пустить в печать, если нужно, переделать и исправить фамилии действующих лиц, пищу с целью материальной поддержки голодающей семье».
Прочитав рукопись Лизгаро, о деяниях которого я слыхал раньше от корнета Савина, тогда уже острожной «знаменитости», я на следующий же день переслал ему двадцать пять рублей, упомянув в письме, что рукопись получил от Льва Николаевича, а сам отправился к Толстому и сказал об этом, отдав почтовую квитанцию.
— Зачем вы сами это сделали? И так много вдобавок! Лучше бы напечатать. Интересно!
Я кое-что знал о Лизгаро и ответил Льву Николаевичу, что в письме слишком многое присочинено и обо многом недосказано.
— Все равно интересно, причиталось бы. Во всяком случае, очень вам благодарен. Да ему, думаю, больше ничего и не нужно, кроме денег.
И Лев Николаевич оказался прав. Вскоре я получил от Лизгаро из тюрьмы благодарственное письмо, из которого было видно, что он доволен, о чем я и сообщил Льву Николаевичу.
— Я был в этом уверен, — сказал он и добавил: — А все-таки когда-нибудь напечатайте!"
Владимир Гиляровский. "Москва и москвичи", часть №2
История сия произошла в Каинске в конце теперь уже позапрошлого XIX века. По случаю кончины государя императора был объявлен траур - приспущены государственные флаги, отложены и перенесены традиционные праздничные мероприятия и т.п.
Спустя некоторое время в доме некоей дамы*, принадлежавшей к каинскому высшему свету, состоялось собрание представителей местного бомонда с танцами и обильными возлияниями. Надо сказать, что хозяйка не только владела просторным помещением, способным вместить изрядную компанию, но и обладала достаточно приятным голосом и неплохо играла на фортепьянах.
В ходе банкета гости, по установившейся традиции, предложили хозяйке исполнить несколько арий и романсов. Выступление неоднократно прерывалось бурными аплодисментами, переходившими в овацию. В завершение была исполнена русская народная песня "Дубинушка". Перед началом последнего куплета про русский народ, разогнувший могучую спину, партию хозяйки внезапно перехватил присутствовавший здесь же полицейский исправник, довольно музыкально исполнив гимн "Боже, царя храни!"
В ответ на обращенные к нему изумленные и непонимающие взгляды присутствующих, исправник авторитетно заявил, что не мог позволить исполнение такой песни, в то время как вся Россия находится в трауре по поводу кончины Бож. Мил. Имп. Всеросс. и проч., после чего был мгновенно вышвырнут в три шеи из помещения и спущен с крыльца. Возвращавшиеся в комнаты участники собрания сокрушенно сетовали по поводу того, что "такой скотине надо бы намять бока и посильнее, чтобы песню почем зря не портил".
История получила огласку и попала в газеты того времени, однако ни имя и фамилия дамы, ни местоположение ее дома однозначно не установлены и остаются неизвестными и по сей день...
* Есть основания полагать, что это была Ольга Николаевна Шкроева
Еще одна легенда старого Каинска:
"...Хозяевами старого Каинска были купцы, мелкие заводчики, торговцы. Местные купцы вели широкую торговлю не только в городе, но и за границей. Вся цель их жизни сводилась к получению наживы. А. М. Горький в своем романе «Жизнь Клима Самгина» отмечал, что самые толстые купцы в Каинске.
Каинские купцы старались удивить мир тем, что на лошадях ездили «гулять» в Москву. Некоторые из них были самодурами, пьяницами, сорившими деньгами направо и налево. На ипподроме, например, перед открытием бегов мыли коней шампанским, а беговые дрожки поливали коньяком.
По прихоти местных купцов Сибирская железнодорожная магистраль прошла стороной от Каинска. Старожилы и знающие люди рассказывают о протесте купечества против проведения железной дороги через Каинск.
Когда начались исследовательские работы по определению, где строить Сибирскую железнодорожную магистраль, то инженер Кокош проектировал ее параллельно Сибирскому тракту. Это встревожило местных купцов: могли появиться новые конкуренты.
Решили просить инженера «отвести дорогу в сторону».
Городской голова предложил собраться купечеству в управе, но Ерофеев Венедикт, крупный винозаводчик, купец-миллионер, посчитал это для себя оскорбительным: «Идти в управу и бог весть, что там будут решать; там ведь все будут считать себя равными».
Он отказался наотрез идти в управу и предложил собраться местным купцам и заводчикам у него в доме. (Этот дом сохранился до сих пор, в нем помещается теперь райисполком). Он же пригласил к себе и инженера-путейца Кокоша.
Стали обсуждать положение. За проведение дороги через город был инженер и два голоса из числа купцов. Сноха Ерофеева говорила о выгодах, которые принесет дорога городу и местным купцам. (Она пришла на собрание вместо мужа, который был пьян). Вторым голосом, высказавшимся за проведение железной дороги через Каинск, был купец еврейской национальности.
Но с этими мнениями никто из присутствовавших не согласился. Винозаводчик заявил:
«Не к лицу нам слушать бабу и еврея. Пройдет здесь дорога, и снизятся наши прибыли. Придут и понаедут другие коммерсанты и разорят нас...».
Кокош сообщил, что на составление проекта строительства железной дороги уже затрачены большие средства, и начальство не согласится изменять проект. Купцы стали просить уважить их просьбу: провести железную дорогу стороной, подальше от Каинска, и на «пересоставление проекта» вручили инженеру крупную сумму.
Кокош обратился к начальству, которое отнеслось к просьбе «Каинского населения» весьма добросклонно. Первый проект был забракован, т. к. будто бы линию жел. дороги приходилось вести через «непроходимые болота», окружающие Каинск. Переданных денег оказалось недостаточно. Пришлось купцам раскошеливаться еще дважды. И железнодорожная линия прошла южнее Каинска (в 13 км).
Избранное направление дороги было «одобрено» и высшим начальством, т к. и оно получило через Кокоша за «труды» соответствующее вознаграждение. Имя инженера решено было увековечить путем названия железнорожной станции «Кокошино», которая существует и в наши дни..."
В кн.: Материалы из истории Новосибирской области. Новосибирск, 1964. С.50-51
НА КОСТЯХ БОГАТЕЛ
Около моста у нас в Каинске жил Шкроев, капитальный купец. Он сперва был не очень богатый, так себе. А как разбогател? Обманом. Взял на харчи сосланных по монетному делу. — Давайте деньги делать. Выручку на всю братию.
Они сидят у него в бане, делают деньги, печатный станок поставил. Наделали много. Был у него племянник. Он ему и говорит: — Всю выручку с тобой пополам. — А этих людей куда? — Мы их сожжем! Один раз баню затопили, Шкроев — дверь на замок, они сгорели все. Даже костей не осталось. Один только как-то не угодил, он на воле был, не в бане. «Ну все равно , — думает, — Шкроев житья мне не даст». Тот прыгнул в речку, убежал в деревню Михайловку. Там я от него это дело слышал...
В кн.: Александр Александрович Мисюрев. Предания и сказы Западной Сибири. 1954. С.20
Старая Шкроиха умирала.
Не так представляла она себе смерть, не в скромном домике, что спрятался в глубине деревни Мошнино, а в своем, большом и светлом, в окружении родственников.
Все пошло прахом. И вот она — уважаемый в купеческом Каинске человек — вынуждена стать нахлебннцей у своей воспитанницы.
Нудно заскрипели давно несмазываемые петли двери, и в тесную комнатку вошел высокий худощавый человек. Александра Ивановна знает его — это местный чекист Труш. Страшные рассказы ходят о нем в городе, говорят, что у него руки по локоть в крови, не одну душу погубил сатана в кожаной фуражке.
Чекист сел на шаткий табурет, минуту помолчал. «Тяжеловато в городе, — вздохнул он наконец, — голодно. В подворотнях умирают десятки беспризорных ребятишек».
Не случайно завел этот разговор Труш, знал, что некогда богатая купчиха сердцем добра, что очень любит детей. Поэтому очень рассчитывал, что не останется Шкроиха равнодушной, укажет свои тайники, где должно быть спрятано золото. И он не ошибся в своих предположениях.
— Дети, говоришь умирают, — шевельнулась женщина. — Как же ваша власть такое допустила?
Говорила она долго и медленно, но посетитель не торопил, выжидая, когда та выдохнется.
— Детям помочь надо. — продолжала Шкроева. — Как сирот не пожалеть. Ты вот что: ступай в мой дом, спустишься в подвал...
Труш стремительно наклонился к постели, вслушиваясь в каждое слово, запоминая ориентиры, — наконец купчиха указала один из многочисленных тайников. Вот только бы старуха не обманула.
Александра Ивановна не обманула — в указанном месте чекист нашел около семидесяти золотых монет. Он вновь вернулся к Шкроевой. «Мало, это далеко не все! Где остальное? — посыпались опять вопросы.
- Детям хватит. А тебе наживаться не дам. — твердо ответила больная женщина своему мучителю.
Как ни пытался Труш, большего от нее добиться не смог...
...Это всего лишь легенда, абсолютно не подкрепленная какими либо докуметами. Да, чекист Труш действительно существовал, оставив о себе в городе какую-то память. Жила в Каинске и богатая купчиха Александра Ивановна Шкроева. Немало благ сделала она для города. Но вот встречались ли эти два столь разных человека? В самом ли деле Шкроиха пожертвовала частью своих сбережений для беспризорников? Все это, увы, домыслы. Хотя кое-кто из куйбышевцев верит им и упорно ищет золотые клады...
Еще одна легенда времен гражданской войны из книги Николая Колмогорова "Красные мадъяры", изд. 1970
"... 29 мая начались боевые операции на Восточном Омском фронте. Передовой отряд интернационалистов смело атаковал авангардные части белочехов у Ивановского разъезда и, отбросив их на восток, занял станции Чаны и Карачи. Интернационалисты прошли еще 18 км и подошли к разъезду Кошкуль. Противник подтянул свежие силы. 30 мая два чехословацких эшелона попытались занять Кошкуль, но, встреченные сильным огнем советской артиллерии, вынуждены были отступить. Отряд Лигети прочно закрепился на разъезде. Во второй половине дня белочехи вновь приблизились к Кошкулю, но снова попали под артиллерийский обстрел. Орудия были установлены на открытых платформах, прицепленных впереди паровоза, и били прямой наводкой по вражеским эшелонам. Стремясь любой ценой захватить Кошкуль, чехословаки вечером снова бросились в атаку. Интернационалисты и на этот раз сдержали натиск врага и, перейдя в контратаку, обратили легионеров в бегство. В течение 31 мая и 1 июня чехословаки и примкнувшие к ним белогвардейские отряды несколько раз бросались в атаку, но каждый раз терпели поражение и отступали все далее на восток...
1 июня советские войска овладели ст. Тебисской и приблизились к важному стратегическому и опорному пункту белочехов ст. Барабинск и расположенному вблизи нее г. Каинску (ныне Куйбышев, Новосибирской области)...
2 июня интернационалисты осуществили блестящую боевую операцию. Произошло это несколько западнее Каинска (Барабинска). Слева от линии железной дороги там имелся небольшой лесок, примерно в четверти километра от него — второй такой же, а между ними и даже далеко в сторону — топкое болото. Группа венгров, выделенная для задуманной операции, заранее открыла себе в западном лесочке укрытия. Несколько человек с пулеметами остались в укрытии, а остальные, вооруженные только винтовками, отошли еще западнее, в открытую степь. В то же время другой отряд интернационалистов тщательно укрылся справа от линии, как раз у ее довольно крутого поворота. Под вечер в сторону Омска двинулся чешский эшелон. Чехи и следовавшие в этом эшелоне русские офицеры-белогвардейцы заметили отряд венгров в степи. Начальнику эшелона позиция показалась выгодной: остановив поезд у самого поворота, он мог не опасаться внезапного появления красного эшелона. Венгры блестяще инсценировали растерянность: заметались, залегли, беспорядочно постреляли, вскочили — и к лесу. Мятежники обрадовались легкой победе: так легко разбить и разоружить довольно большой, но явно небоеспособный отряд. Чехи и русские белогвардейцы высыпали из эшелона, открыли пулеметный огонь. Мадьяры отстреливались вяло. Офицерье, а за ним и чехи устремились в атаку. Тут выскочили бойцы засады справа. Часть их мгновенно захватила паровоз и платформу с орудиями, другие кинулись с тыла на атакующих чехов. Ожил лесок, оттуда заговорили пулеметы. Мятежники оказались под перекрестным огнем. В это время с запада на всех парах мчался головной эшелон интернационалистов...
— Райта!..
— Райта-а!
Отрезанные от своего эшелона, мятежники устремились к восточному леску, а тут огонь интернационалистов загнал их в топь... Гайда лишился одного из своих эшелонов. В бою было убито несколько сот легионеров. Советский отряд потерял всего лишь около двух десятков бойцов.
В результате этой операции путь в Каинск был открыт. Внезапное появление интернационалистов у станции Барабинск вызвало смятение в стане мятежников. Они ничего еще не знали о гибели своего эшелона..."
ЗАГУБЛЕННАЯ ДЕВУШКА
По Савкиной гриве* возок ехал. А возки были крытые. Переселенцы едут и тут же в возке варят и едят. И загорелся возок. Кони-то понесли. Парнишка обгорел, баба обгорела и кончилась. А девчонка на дорогу выпала.
Шкроев старик с палкой ходил. Забирает к себе эту девчонку, выходил, подучил, отдаёт замуж за приказчика. А сам хотел попользоваться. Она его как пнула, он и сел, чуть не помер. Он и обозлился. С той поры она и пропала. И куды девалась, никто не видывал. А слух был — он её живую велел в стенку заложить. У него в доме-то много западней было всяких. И будто слышали: стонет по ночам. Долго стонала, пока не кончилась.
* Савкина грива - возвышенность в окрестностях г. Куйбышева (Каинска), о которой местные старики говорят как о плохом, недобром месте, где обычно происходили всякие несчастья.
В кн.: Александр Александрович Мисюрев. Предания и сказы Западной Сибири
Новосибирское книжное изд-во, 1954. Стр.21.
возник такой вопрос: проходил ли через Каинск в ссылку старец Фёдор Кузьмич?
http://ru.wikipedia.org/wiki/Ը%E4%EE%F0_%CA%F3%E7%FC%EC%E8%F7
достоверных сведений нет. Но, с другой стороны - через город проходит Московский тракт и пройти мимо нельзя?
Банда «Черная кошка», орудовавшая в Москве в первые послевоенные годы, сегодня известна всем благодаря культовому фильму «Место встречи изменить нельзя». Действовавшая в Новониколаевске в 1917-18 годах банда Ожигина и Лесового экранной известности не получила. Хотя по жестокости, изощренности и выдумке новониколаевские бандиты ни в чем не уступали будущей «Черной кошке».
...«Бешеной собаке сто верст — не крюк», — и Ожигин с легкостью в случае опасности уводил свою «ОПГ» из города «на гастроли». Барнаул, Томск, Омск познакомились
с его «красногвардейцами» и «милиционерами». Везде была та же неразбериха, что в родном Новониколаевске, и «работать» было просто.
Тем более, что бороться с бандитами было некому и даже нечем. Начальник гормилиции Новониколаевска в сентябре 1918 г. докладывал Городскому народному собранию: «Счастье наше, если удастся у какого-нибудь преступника забрать оружие. Мы сейчас начинаем пользоваться этими «вещественными доказательствами». Милиция, дескать, вооружена в лучшем случае негодными и старыми револьверами.
И рассказал потрясающую историю о том, как вызванный по тревоге милиционер шесть раз из старого револьвера стрелял в бешеную собаку, которая в итоге «покинула опасное для нее место». А вот у бандитов с оружием проблем не было. Банк в Каинске (сегодня — Куйбышев) Ожигин взял без «маскарада» — со стрельбой и кровью...
Весь текст читаем здесь: http://vn.ru/book/kretinin/Part_04.pdf
Что-то новенькое... значит, после выплаты контрибуции красным и поголовного обыска, устроенного анненковцами, кое-какие деньжата в городе водились - до визита новониколаевских "гастролеров"...
Оказывается!!!!
C 18 века евреи селились в г. Каинске (с 1935 г. Куйбышев Новосибирской области), в основном ссыльные, также были и кантонисты. Со временем Каинск стал крупнейшим еврейским поселением в области. В 1892 г. в Каинске на Александровской улице появилась двухэтажная деревянная синагога. Также была еврейская школа. Среди местных евреев было много, выражаясь современным языком, "деловых людей"- промышленников, предпринимателей, купцов и пр. До нас дошли, например, упоминания о купце А. Лейваке, еще до революции уехавшем в Палестину. Во времена социализма синагога и еврейское кладбище города Куйбышева были разрушены.
http://base.ijc.ru/new/site.aspx?IID=57872&SECTIONID=57864&STID=248594
Они уехали и город....
Не могу сказать ничего плохого про автора данного опуса. Похоже, он свято верил в то, о чем писал. Увы, не все названные факты подтверждаются документально. Братья же Левако, если и уезжали из Каинска далеко и надолго, то только из-за проблем, созданных в результате чрезмерно усердного применения на местах законов царской России...
http://www.kainsksib.ru/123/index.php?showtopic=2122
СИЛЬНЕЕ КОНЕЙ
Ефим Стрелков был, была у него сила. Ехал он с дёгтем. А у нас солонцы есть, там и ехал. Телега ушла в ил. Два коня было. Он их хоть бы прутиком шевельнул — так нет: сапоги снял, гачи заскал, в ил полез, коней отпряг. Сам запрягся, телегу на гриву и выпер. А там один сеял на гриве. И говорит ему:
— Ефим, а Ефим! Конишек пожалел?
— Где уж им, батюшкам! Это мне под силу, а им не под силу.
Возки бегали, чаи шли. Один год кормов нету-ка. Ефим Стрелков ребятам и говорит:
— Езжайте-ка вперёд, а я помаленьку поеду, кони слабы.
Только они скрылись, пять коней выпряг, за возок привязал, сам запрягся. Другой дорогой бежит, везёт.
Дело к вечеру. Они в ночь к Бабкину заезжают — Бабкин был дворник. А он уж там, на этом дворе.
— Дядя Ефим! Ты это как?!
— Да так, помаленьку.
Гачи заскал — подвернул штанины до колен.
Словами "Возки бегали, чаи шли" рассказчик передает движение по тракту подвод, нагруженных китайским чаем, являвшимся одним из наиболее важных видов сибирского экспорта для царской России.
Возки — весьма прочные сани, с оглоблями большой толщины, вмешавшие от 50 до 80 пудов поклажи, употреблялись на Московско-Иркутском тракте для перевозок зимою ценных товаров — золота, пушнины, чая. В каждый возок запрягались гуськом — "цугом" несколько лошадей.
Дворниками называли содержателей постоялых дворов.
ТОЛЬКО ПАЛЬЦЕМ ШЕВЕЛЬНУЛ
Колмаковские и мироновские захватывали возки. Кто захватит, тот и повезет. С нашими драчку учинили. Ефим Стрелков и говорит:
— Ну, молодчики, чем драться — я вот заправлю супонь в конишку. Кто растянет — тот повезёт.
Дуга была корневая, не гнутая. Убавил гужей, супонь затянул. Из Киселёвой ни один молодец не мог растянуть. Колмаковские не могли, мироновские не могли. Двенадцать человек тянули, не сладили. А он пальцем шевельнул — без бирки — разом развязал. Ему и везти. С той поры, как заспорят — супонь заправлять. Кто на морозе растянет, без бирки, да скоро — тому, значит, и везти.
Захватывать возки — на каждом «станке», т. е. станции происходила смена перекладных лошадей обозов с товарами. К тому времени, когда подъезжал обоз, крестьяне ближайших деревень собирались на этой остановке, спеша запрячь своих лошадей взамен выпрягаемых и сопровождать возки до следующей станции. Обычны были своего рода состязания на «захват возков»; отставшие и опоздавшие теряли заработок.
Киселёва — деревня вблизи Каинска, теперь города Куйбышева, Новосибирской области.
Колмаковские и мироновские — жители других деревень по тракту.
Супонь — ремень, которым стягиваются клешни хомута.
Бирка — деревянная палочка, с помощью которой растягивали и затягивали тугие узлы упряжи; кроме того, на бирке отмечали зарубками количество вёрст для подсчёта заработка; ямщики носили бирку за поясом.
ШИБКО УДАЛЫЙ
Патрушев был могутной, шибко удалый. Моему отцу звался братаном — на рыбалке побратались. Не родня, а всё братан да братан.
Поехали на мельницу Кораблёвскую во время весны. На Оми мельницы не работали — сносило их. А эта работала.
Мой дед везёт воз хлеба и братан его Патрушев воз везёт. Были курки деревянные, колёса не кованы. Весна, промоины везде, ручьи. Кони как дёрнули — у Патрушева курок сломился.
А мой дед впереди ехал. С полверсты проехал, оглянулся — дружка не видать. Дед пристяжную выпряг, на ней обратно припустил: беды не случилось ли?
А он, Патрушев, сидит, воз на коленко поставил и курок затесывает.
Мой дед зачал дивиться. Он не видывал такую силу.
— Ты это как?! На земь воз-то не поставил?!
— А, имай его леший, ещё ставить! Не тяжёл!
Курок—штырь, на котором держится и ходит передняя часть повозки.
Имай его леший — возьми его леший.
ДУГА ВЯЗОВАЯ
У Патрушева дуга была вязовая, толстая, в две ладони шириной — вот какая.
Чаи шли. Возки у нас на захват брали. Бегут встречать на вершнях, вёрст десять бегут. Кто первый добежит — тот и повезёт.
Дед сказывал: нырки набивали большие. Везут в Осинову—ямщиков человек пять, двенадцать коней гужом, на канатах девять коней. Возок и навалился.
В Киселёву за народом побежали, человек десять позвали помогать. Помогите, мол, на водку дадим. И Патрушев с дедом тут. Сколь ни бились — не могут возок поставить.
— Эх, говорят, — нас мало!
А Патрушев поглядел, да и говорит:
— Имай его леший, дай-кось, я попробую.
Конишку выпряг, берёт свою дугу, зачал подставлять под возок. Кряхтит. Отдохнёт, да ставит. Грудью напёр, поднял его, возок-то. А их пятнадцать молодцов было — не могли!
Бегут на вершнях — едут верхами.
Нырки — ухабы.
Герой сказа употребил как рычаг дугу, сделанную из гибкого дерева — вяза, чтобы с помощью этой дуги и подведённого под возок бревна поднять упавший возок. Смекалка искусного работника.
ВЗЯЛ СВОЕ
Как отец мой служил у купца Ерофеева, задумал жениться, уйти от него задумал. Купец говорит: — Не пущу. Живи у меня весь век в работниках.
В кладовухе бочка стояла на сорок ведер, в четыре перста толщиной, дубовая. Отец взял ее за уторы, через голову перекинул. Силища! Ерофеев испугался и говорит:
— Это недурно, Алексей. Да куды ж ты пойдёшь? Иди в Мошнино, найди избенку.
Отец сходил, присмотрел. Ерофеев спрашивает:
- Ну, Алексей, купил избёнку?
- За десять рублей покупаю.
- Деньги отдал?
- Денег, хозяин, нету-ка.
- Ну, ларпа тя в живот (это он так ругался), на деньги! Подарок за твою силу.
И вынул и отдал: а то бы не заплатил ни шиша.
Уторы — выступы на дне бочки, нарезка в клёпках для вставки дна.
Мошнино - предместье Каинска, теперь часть города Куйбышева.
В кн.: Александр Александрович Мисюрев. Предания и сказы Западной Сибири. Новосибирск, 1954.
От кого, где и когда записаны сказы и предания
Только пальцем шевельнул, Сильнее коней - записаны в 1947 г. в г. Куйбышеве (бывшем Каинске) Новосибирской области, от Михаила Алексеевича Софронова, 63 лет, инвалида труда, пенсионера.
М. А. Софронов занимался конным извозом по найму, его предки были ямщиками в деревне Мошнино - одной из станций на тракте, тепеь представляющей собой часть города Куйбышева.
Шибко удалый, Дуга вязовая - в 1947 г. в г. Куйбышеве от Александра Степановича Селиванова, 63 лет, рыбака, инвалида, занимавшегося конным извозом по найму, потомка ямщиков.
На костях богател, Загубленная девушка - в 1947 г. в г. Куйбышеве от Василия Захаровича Марченко, 88 лет, пенсионера, в прошлом рабочего-портного. Расказчик был сослан из Харьковской губернии в Каинск после тюремного заключения за распространение революционных листовок в 1890-х гг.
В кн.: Александр Александрович Мисюрев. Предания и сказы Западной Сибири. Новосибирск, 1954.
Стр. 101-102
Всеволод Усланов
ДЕВИЧЬЕ МОЛОКО
Шестой гвардейский полк, в феврале сорок второго еще 210-й Краснознаменный (за Халхин-Гол), ржавел в обороне под Гжатском. А уж если совсем точно — на 153-м километре автострады Москва — Минск. Ох уж этот 153-й километр — не к ночи будь помянут! Не то опять почнешь зубами скорчегать да, как шальной, с постели вскакивать… После Кубинки да Дорохова, после Можайска, после Семеновских флешей Бородина в пешей разведке, несмотря на шестиразовое пополнение, осталось всего две спарки «гвоздовиков» — дядя Котя Брякотнин с Ванчей Зориным да Артем с Ольховского рудника «Золотой колокол», по кличке Варнак, с хохлом из Запорожья Сашко Букреем.
— Этот взвод — на развод! — сказал, будто отрубил, батя Кузя (Кузьмин-Красноярский, командир полка) и до особого личного распоряжения перевел своих «архаровцев», как он их окрестил полюбовно, в РГК*. Разведка несла теперь лишь службу по охране штаба. Ну а кто привык к физическим перегрузкам, нервным стрессам, тот знает по себе, какая это мука мученическая — пухнуть от безделья. И вот тут-то — видать, дошла до бога молитва! — зенитчик Григорий Земсков, тоже казак, но не из Сибири, а с Кубани, и подбил на утренней зорьке из пулеметной счетверенки заблудившийся транспорт «Юнкерс-52». Вяло и неуклюже, как каракатица, развернувшись, самолет закостылял было на запад, но вдруг стал снижаться, проваливаться, запукал дымком, зачадил и тягуче спланировал в кусты ивняка у переднего края. Туда уже, не чуя ни сердца, ни ног, по-оленьи напролом неслась на лыжах неразливная четверка.
* Резерв Главного Командования ( авт. )
Пилот за штурвалом, по всей видимости, был убит еще на лету. Трое других подзамешкались, освобождаясь от парашютов, это и решило их судьбу. Они пытались, правда, отстреливаться из парабеллумов, но били все мимо да мимо: вместо цели — «по площадям». Тогда старший пилот, майор, для верности — типично по-немецки — пустил себе пулю в рот. От такого пассажа двух осиротевших флюгеров хватил шок. А тут в самое время подоспел Артюха, ухватил их руками-крюками за загривки и аккуратненько, дабы не переложить, стукнул героев восточного похода друг о дружку лбами. Универсал-механик Ванча Зорин, в гражданке — тракторист, юркнул меж тем внутрь подранка, успел там что-то оборвать, расконтачить, чем и предотвратил взрыв.
На «Ю-52» ничего не оказалось, кроме отличной белой крупчатки голландского помола. Парни набили ею «под бастрик» свои противогазные сумки, чтобы сообразить на досуге трофейные блины. А этот досуг, с присовокуплением премиального котелка спирту в пересчете на два ворошиловской, был незамедлительно предоставлен им начальником разведки Руруа — тотчас после того, как нежданных-негаданных «языков» передали ему лично с рук на руки. Фрицы к этому переломному моменту в своей биографии вполне очухались и зашпрехали, завели волынку на тему « Гитлер капут!», что по тем временам было, прямо скажем, в новинку, чтобы не сказать — в диковинку.
Развеселый от такого оборота событий Ванча Зорин, осторожненько приплясывая с двумя полнехонькими котелками по дороге домой, тут же, экспромтом, сочинил чалдонскую частушку-побрякушку на мотив «Подгорной »:
— Ой, капут, капут, капут! Фрицы по-новому поют:
без промашки в рот пульнут, рогом оземь — и помрут...
Варнак, в давние, как теперь казалось, довоенные времена — дальневосточный, а затем карельский пограничник, рубанул бас-октавой одну и ту же на все случаи жизни залихватскую припевку:
— Пургаргира, Пургаргира, Пургаргира-Пургарга
С Сантахезы до Берлина затопила берега!
Свободную поэтическую импровизацию покрыл обвальный хохот разведчиков — тот грозный солдатский смех, от которого у врага леденеет кровь в жилах. По прибытии в расположение — так высокоторжественно именовалось возвращение в погребушку! — первое, что сделал дядя Котя, это реквизировал у Ванчи Зорина спирт. Разлив его по персональным фляжкам ( фляги — офицерские трофейные: алюминиевые, оклеенные ореховой фанерой, в отличнейших кожаных чехлах), старшой вернул их, то есть фляги, нынешним владельцам и сказал всего слово:
— Энзе.
Это означало: беречь спирт, подобно оку, лишь для наружного употребления как средство от обморожения, когда в засаде ли за «языком», либо в полусуточной лежке под носом у немцев «слухачами» приходилось выкалывать себя ножевым штыком, а то и обрезать, во избежание шума, некоторые части туалета.
Варнак между тем прилег «малость-малость вздремнуть, чтобы жирок вокруг пупка завязался». Ванча, весь в муке и жидком тесте, не говоря уже о муках творчества, возился с самодельной сковородой из полулиста кровельного железа в углу у камелька. Сашко в свету под лазом надраивал СВТ и ППШ* — личное оружие разведчиков. Это было высшее доверие. Выполнив свою неуставную обязанность, теперь отдыхал душою и телом и старшой, дымя в потолок носогрейкой из черемухового корневища. Словом, каждый занялся своим делом, потому как отдых и сон — это тоже работа: набирание силушки впрок. Лежанка в погребушке у разведчиков была вырыта на манер буквы П. Слева притулился небаско скроенный, да крепко сшитый дядя Котя; справа темною горою неясно мутнел Варнак, вдвое превосходивший своего наставника по габаритам и весу. Его ручища с малую саперную лопатку, сейчас расслабленная, вялая в кисти, свесилась вниз, до обнаженного нутра земли, и словно бы отдыхала сама по себе, независимо от тела.
Бросив отцовский ласкающий взгляд на эту богатырскую руку, дядя Котя вдруг вспомнил, как сгреб Варнак фрицев за шкирки, как вздел их в воздух, будто кутят, как крикнул — это под Москвой-то! — с веселой неистовой яростью: «Погранкондуши видишь, гад?! Счас, гад, увидишь — посветим!» — да так хрястнул лоб об лоб — хоть носогрейку прикуривай, вот только махрой набивать недосуг: оперативная обстановка не дозволяет. Тут дядя Котя раскатился беззвучным смехом, то есть затряс животом, и, наново переживая недавнюю потасовку, опробовал голос, прохаркался.
— Малый!
Варнак тотчас вскинул глаза — ясные и осмысленные.
— Асиньки? — Ну и лапка у тебя, паря! Уж на что я двужильный — в Златогорье на кобыльем молоке, на ойротском кумысе возрос! — а твоих жил-прожилков без колхозной бухгалтерии и не подсчитаешь...
Варнак, как он это всегда делал, когда собирался что-нибудь отмочить, проверил казанком большого пальца, хорошо ли побрит казачий подусник.
— А никакого дива туточки нет, дядя Котя. Ты возрос на кобыльем молоке, а я — на девичьем.
Дядя Котя поперхнулся, трубка выскочила изо рта, но он поймал ее на лету, как комара или муху.
— Чего-чего ты там брешешь?
— На девичьем, говорю, молоке я вырос. Знаешь, какое оно скусное да пользительное?
У Ванчи Зорина, переигравшего блины на оладьи вследствие более доступной технологии стряпни, от нервного потрясения, как подошва у кирэача, отстала челюсть.
— Мама родная, че деется-то на белом свете, че деется!
У Букрея выскользнул из рук патронный диск и затарахтел по ступенькам лаза. Последовала эмоциональная пауза.
— Так-так, ребеночек, — пришел наконец в себя дядя Котя.— На девичьем, значит, молоке вырос? Дажеть, к примеру, — не на птичьем?
* Самозарядная винтовка Токарева с ножевым штыком; пистолет-пулемет Шпагина (авт.).
— На девичьем. Я и сам толком не разберусь, кто всамделишная мать — то ли Алена Егорьевна, то ли Надея Селиверстовна.
— Так у тебя и матерей не как у детей — две?
— Даже с гаком.
— С гако-о-ом!.. А велик ли гак-то?
— Пудов на восемь без малого. Тетка Домна.
Дядя Котя опять поперхнулся, но трубку во рту удержал.
— Ну, ежели ты такой несусветный счастливчик, — сказал он с елейной кержацкой хитрецой, — докладай народу свою биограхфию. Варнак, не любивший, чтоб его о чем-то упрашивали, с готовностью перевалился со спины на бок. В солнечной пыли, косо бьющей из лаза, на мгновенье сверкнул веселинкой зеленый глаз.
— Со всем нашим удовольствием. Как по анкете.
Он зачерпнул у зазевавшегося Ванчи горстищу готовых оладий, смачно заправил их в рот, не жуя проглотил, будто прочистил горло. — Об том, что из маткиной двойни, я перед вами лонись уже отчитывался.
— Был такой грех, — подтвердил дядя Котя. — Ты ищо Америку открыл, будто двойняшник страху не мает
— Точненько. Ежели ты шел вторым нумером, как я. Ежели не испытал первородного удушья.
— Верим всяким зверям. Валяй дальше.
— Дальше-то все и началось! Дальше дым коромыслом, светопреставление!.. Мать как глянула на нас с единоутробным братцем, как ахнула, не двоится ли в глазах, — так у нее, у болезной, от пережитого мгновенного ужасу молоко в обеих грудях и скисло. Свернулось, значится, в творог — нетути молочка, и все тут! Бабка-повитуха тоже испугалась: «Родовая горячка, грит, не иначе». У матери- то! А мы, известная всем картина, орем в два голоса. Мы же молодые, в рост пошли — нас кормить надо в срочном порядке. И кормилицу действительно нашли — односельчанку бабкину, тетку Домну из Барсуковки. Так это ж опять же потом, спустя время! Покуда дед Селя, веселый человек, Сагынку запрягет в коробок, да покуда добежит до Барсуковки, да паромишко через Омь-реку прождет черт те сколько! А что делать сей момент, какие принимать спасательные меры? Труба, одним словом, чистая труба! И тут, на наше с братцем счастье, на свою беду , возьми да и вернись с вечерки от Клавки Крымских девка во цвете лет, родная моя тетечка Надечка — Надея то есть. Как услыхала, мы криком исходим, так и кинулась к нам, как полоумная. «А ну дайте-кось мне, я им ментом рты позатыкаю!» И заткнула нам едалы наши. У ней тоже ж, чем матки кормят, две. Мы так и онемели от восторгу.
По землянке пронесся единодушный всхлип восхищения.
— Вот это тетечка так тетечка! Надежная Надёжа!
— Об этом вам, бельмесы, и толмачу! А она, тетечка то есть родная, и давай нас тетешкать, давай нас тетешкать — туда-сюда, как маятник, босиком по избе ходить. Ходит и ходит. Ходит и ходит. А мы наяриваем! Мы наяриваем! Как два, телка в два рта, паразиты! Наперегонки, будто на сдельщине. Дед Селя...
— Олашков хочете? — по ассоциации с едой, но явно не к месту вклинился Ванча, боявшийся, что наготовленное добро остынет.
— Отстань, идол! — отмахнулся от него трубкой дядя Котя. Ванча не обиделся, даже обрадовался. Значит, и он ни словечка не упустит.
— Дед Селя, — впав в транс, продолжал разведчик, — по первому заезду воз- вернулся порожняком: тетка Домаха, оказывается, тоже двойней рассыпалась. Бабушка Катерина, тетечкина то есть матеря, не будь дурой, сама середь ночи сгреблась в Барсуковку Домнушку умасливать. А дедок — тот, значится, бочком- бочком, да возьми да и загляни на чистую половину — полюбопытствовать, стало быть, что там деется. Ну и углядел всю картину — как Надейка мается. Да возьми и похвали: «Старайся, старайся, девка! Беспременно рассосут! К необгуленной сучке подсадишь слепошарого щенка — и у той шельмец корма добудет...»
Варнак неожиданно прервал рассказ — похоже, для того, чтобы прижечь окурок от трубки дяди Коти. Этим с его острой реакцией тотчас воспользовался Ванча Зорин. — У помещицы Салтычихи, я где-то читал, вся ее борзятня — страсть как борзых обожала! — крепостными девками была вспоена- вскормлена. Тем есть, паря, чем рассосать: морда длинней лошадиной.
— Точно, — авторитетно подтвердил Варнак. — Дед Селя как в воду глядел! К ранней обедне — на святой неделе дело было! — рассосали мы теткину ферму. Пошло молоко, как у непорочной девы Марии. Ну мы и припали, паразиты, аж захлебываемся, а жрем...
— Жадность! Она поперед нас родилась...
– Но! Жадность, паря, до чего хошь доводит. А тетечка Надея вдруг — в слезы! Да не в горькие, а в сладкие — в сладкую материнскую слезу. Она опосля — старуха уж была, седая уж вся, как лунь камышовый! — сама мне призналась: «Один, говорит, только раз за всю мою жизнь, племянничек, и отведала сладких слез. Больше не довелось: все полынные».
— Действительно, чудо библейское!
— Библия-то, бают, тожеть не на пустоши произросла.
— Мне доподлинно не ведомо: не читывал! Знаю только, зачали мы с братиком на девичьем молоке, как тесто на свежей опаре, вздыматься — так на нем и на ноги поднялись. У Домахи-то своя двойня была, рабочие-то места все укомплектованы, так тетечка Надеечка нас лет без малого до пяти тайком подкармливала. Спросит нас для смеху, бывалча: «Вы какой губернии, сынки-сосунки?» А мы в один голос, как протодьякон на клиросе: «Томско-о-ой!»
— Грамотные...
— Она же и обучила. Для веселости. Все трое покатываемся — животики надорвешь!
— Неужто, окромя вас троих, так и не знал никто?
— Чудило-мученик! Да бабка Катерина враз пронюхала. А ты знаешь, какие у нас, у чалдонов, ндравы? Ухватила девку за косы, затащила на чердак, уселась верхом, как дед на Сагынку, да сыромятным чересседельником ну выхаживать! Полосует что есть мочи по неубойным местам, а сама орет — аж в Заречье слышно: «Ты, орет, такая, такая-рассякая, честь потеряла! Бесстыжая ты, разбесстыжая бесстыдница! Матери хоть бы родной аль попу Михайле, когда говела, призналась — тот бы мне все одно сказал. Кто тебя таперича возьмет? Немтырь Троха — и тот потребует!»
— Может, баньку сообразим перед блинами?— вновь не к месту предложил Ваньча Зорин, страсть как любивший ублажать своих «гвоздарей». — А после баньки — чаек. Пограничный.
— Худо ли! — сказал старшой. — А чей черед вошку одалживать?
— Твой, однакось.
— Ишь какие прыткие! Я под Новый год — у ниточников живности в наличии не оказалось — аж к суседям, в 41-ю бригаду бегал.
Речь шла о вещественном доказательстве, которое следовало предъявить санинструктору во время «вшивого осмотра». В выморочном хозяйстве разведчиков эта домашняя скотинка не водилась и обычно одалживалась у связистов, собиравших ее полами замурзанных шинелишек, и от них небрезгливо приносилась в двуперстной щепоти. Ну, а вошь на аркане — значит, и баня в кармане. После бани же, по традиции, введенной в обиход все тем же Варнаком, богатым на выдумку, полагался пограничный чаек, каковой, как известно, в три раза крепче знаменитого карельского и в семь раз — интендантского.
— Да слетаю я! — не обиделся на повторную перебивку рассказчик. — Дай только досказать. На чем, то бишь, мы остановились?
Ванча же и подсказал, помнивший весь монолог до словечка.
— Немтырь, орет, — и тот потребует!
— Шо цэ воно такэ за нэм-тыр? — вежливо спросил Саша Букрей, впервые слышавший подобное выражение.
— Да Трошка-глухонемарь — придурок наш деревенский, недоумок. А туточки еще — то ли тот же Трошка, то ли еще кто! — за теткин Надеин, можно сказать, святой грех нам ворота дегтем вымазал. Во как баско! Бабка — обратно девку за косы... да на чердак... да чересседельником по круглому месту... Вой — в два голоса! Мать — она ить, знаешь, как бьет? Дитю больнехонько, а ей, родительнице, вдесятеро больней. И все одно хлещет.
— Да что на нее, на заразу, и управы нет? Хоть бы тот же дед аль суседи кто?
— Ха, чего захотел, паря! Да мой дед Селя, обратный человек, не в заступицу, не в сердца — в веселуху ударился: «Я, хохочет, по за тот год еще, к покрову, замахивался ворота просмолить, да все руки не доходили: лень-матушка, как и жадность, допрежь нас родилась. Но таперича, однако, постараюся! Лоб расшибу!» И взаправду постарался! Высмолил все ворота вместе со столбами, с укрылком. Подворотню и ту высмолил. Только не смолой, а дегтем. «Таперича, кричит, девка, хоть свою двойню в подоле приноси: нищему пожар не страшен!»
— И где он эстолько деготьку раздобыл? Это не ось у телеги смазать!
— Не знаешь ты моего деда, Ванча. Он ить, покойничек, был мастак на все руки: деготь сам на заимке гнал. Вот и пропитал каждый вершок, сучок каждый на веки вечные. Приезжайте после войны к нам в Койен-Колки— глазам своим не поверите! Ушел к Верхним Людям веселый дед Селя. Бабки давно нету. Тетки, старой девы, нет. Самой избы той прадедовской, листвянки, давным-давно нетути — другая такая наследниками срублена. А ворота как стояли, миленькие, — так и стоят: целехонькие, прямехонькие, новехонькие!
Варнак враз умолк, будто задохнулся от брякотнинского махорочного чаду, потом вздохнул-всхрапнул, как спросонья артиллерийский конь:
— Вот так вот и воздвигли святой непорочной чалдонке деве Надее за ее сладкие слезы нетленный памятник…
ЗЫ. Послесловие от Петровича.
Семья Услановых жила в Каинске на улице Закраевского (б. Томской) в доме №19.
Подполковник М.Я. Кузьмин командовал 210-м полком с июля 1942 г.
Красноармеец 210-го Краснознаменного мотострелкового полка Букрей Александр Антонович убит 3 апреля 1942 года у д. Галево Гжатского района Московской области. Похоронен на 152-м километре Минского шоссе...
С вами снова Джонни Кэтсвилл, и мы попытаемся разгадать очередную каинскую легенду... впрочем, я немного отвлекся
ЧТО-ТО ОЧЕНЬ ОСОБЕННОЕ
КАИНСКАЯ ЛОШАДЬ-ФАНТОМ
МИСТИЧЕСКОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ ВОКРУГ СЕРИИ ИСТОРИЧЕСКИХ ОТКРЫТОК
Эту историю лучше рассказывать ночью в темном помещении. Сотрудники городского краеведческого музея нашли в фондах почтовые открытки, фотографии для которых были сделаны в разные годы в разных местах старого Каинска, но объединяло их одно - на всех была лошадь с возницей, запряженная в пролетку. Вот только часть истории:
— Фотографии объединяет лошадь с возницей, которая присутствует в каждом кадре. Кто они? Может быть, их нанял фотограф, чтобы возить фотографический аппарат? Странную серию снимков можно назвать "Фотографии, на которых есть они" - считают сотрудники музея.
— Мы работаем с открытками старого Каинска не первый год, но только летом прошлого года случайно обнаружили на нескольких старинных открытках одну и ту же лошадь с возком. Открытки были датированы с разницей несколько лет, а лошадь была явно та же самая, с одной и той же повозкой, с тем же возницей, и с тем же самым ящиком на запятках… Причем, на некоторых открытках она видна лишь при очень большом увеличении. Сначала нам стало немного жутко, потом — очень интересно. Оказалось, что эти странные персонажи присутствуют не на одной или двух, а почти на десятке открыток с видами старого Каинска!
Кто же он - этот таинственный возница? Что за тайну он скрывает? Есть предположение, что извозчик-фантом останавливался только у домов богатых состоятельных людей. О некоторых известно, что они нажили целые состояния, впоследствии так и не найденные.
Так появилась идея поведать эту историю городу. Безусловно, что фотографий, по которым сделаны открытки, было намного больше. Те, что удалось найти по архивам, заново распечатаны и объединены в набор "Старый Каинскъ", который можно купить в краеведческом музея. Авторы проекта даже надеются, что сами горожане могут знать больше и помогут разрешить эту странную загадку.
P.S. Лошадь с повозкой обнаружена на разных открытках, фото для которых сделаны в 1903-1905 годах. Вот несколько из них.
А фотограф один и тот же или фотоателье? возможно возница фотографа с оборудованием возил-это же не современная мыльница!
Петрович, на третьей фотографии ошибка в названии улицы? 1-ое и 3-е фото ведь сделаны в разных местах ул.Томская (ныне ул.Закраевского).
Вот эти фото похоже сделаны в одно время.
Да, действительно в типографии перепутали подписи к некоторым открыткам. Возмущенные горожане потребовали внести исправления, но было поздно - открытки уже поступили в продажу...
В 1785 году Екатерина Вторая пожаловала Каинску статус города и герб - золотой бык на зеленом поле, как символ скотоводства в Барабинской степи.
А после того, как братья Ерофеевы построили в Каинске винокуренный завод, местные жители обратились к государю с просьбой заменить быка на белочку, но это была уже совсем другая история...
Городские легенды Новосибирска: тень Матвея
22 мая 2015
Матвеевка - место на географической карте Новосибирска известное, особенно для тех, кто курсирует между городом и Академгородком на "восьмерке" или на электричках. "Вечерний Новосибирск" сообщал о том, что группа граждан, проживающих в этом поселке, решила установить памятник основателю Матвеевки купцу Матвею Черепанову, личности очень интересной, вокруг которой ходила масса слухов и домыслов. Как почти всегда бывает, начинание общественности закончилось крахом в кратчайшие сроки, а инициатор сего дела, учитель истории в средней школе, уехал в США, где теперь небезуспешно занимается бизнесом. В нашей истории речь пойдет не о Матвеевке - но о событиях, разыгравшихся в Ельцовке и непосредственно связанных с фигурой Матвея. О событиях, прямо связанных и с сегодняшним днем. Те, кто интересуется полтергейстами, НЛО, привидениями и прочими не совсем обычными явлениями, знают, что одно из наиболее интересных новосибирских (новониколаевских) привидений - "Тень Матвея" - можно увидеть и сегодня. Во всяком случае так утверждают главные авторитеты.
Если выйти из автобуса на остановке "Ельцовка", немножко пройти вперед по ходу движения до памятника борцам за Советскую власть и повернуться спиной к железнодорожному полотну и Ельцовке многоэтажной, а лицом - к Оби, то... то ваш взор медленно поплывет над заросшим кустами, небольшим, но длиннющим овражком, по дну которого течет речка Ельцовка, или, точнее будет сказать, то, что от нее сегодня осталось. Вдоль речушки нет улиц и проулков, в нее медленно стекают огороды местных жителей. Идиллический сельский пейзаж, расчерченный прямыми линиями заборов. Геометрия успокаивает глаз и вдруг неожиданно ломается - посреди огородно-избяного многообразия появляется совершенно пустое пространство. Нет никаких строения, нет деревьев, зимой - белое ровное поле, летом - зеленый прямоугольник травы.
Называется это место "Матвеева церковь" и известно оно тем, что именно здесь можно встретить привидение, которое именуют "Тень Матвея".
...Матвей Черепанов происходил из купеческого рода, давно обосновавшегося в Каинске, который тогда был городом, известным не только в Западной Сибири, но и в столицах. Черепановы никогда не входили в круг семейств, решавших все вопросы жизни города: поначалу "кишка была тонка", а потом уже купеческие "отцы города" не горели желанием расширить свой круг, где все давно было схвачено и заметано. То, что случилось, рано или поздно должно было случиться. Интересы Черепановых, всерьез примерившихся к винокуренным и маслозаводам, пришли в противоречие с устремлениями крупнейшего каинского клана - династии Ерофеевых. Матвея вызвали на "разборку", но Черепанов оказался крепким мужиком и на попятную не пошел. Нет ничего нового под Луной: потом были записки, непонятный погром в магазине и, наконец, пожар в складах, уничтоживший почти все достояние Черепанова. Сгорел и дом, а в пламени погибли жена Матвея Евпраксия и двое детей.
Самому Матвею переломали ребра и бросили в реку. Омка, однако, имеет песчаные отмели, и -- где вплавь, где ползком, но выбрался купец из этой передряги. И исчез...
Прошли годы. Никодим Ерофеев, старейшина купеческого рода, ушел на покой и уехал подальше от дел: из Каинска он переселился в небольшое село Ельцовку, рядом с которым стояла одна из его маслобоен. Однажды вечером в пятистенник Ерофеевых постучался убогий странник с обезображенным шрамами лицом, попросился на ночлег. Утром прямо в кроватях соседи обнаружили зарезанных главу семейства, его жену и дочь Полину. В живых остался только маленький Жора. И лишь спустя несколько дней удалось узнать у него кое-какие детали происшедшего.
Вечером после ужина Никодим Ерофеев остался побеседовать с богобоязненным странником. Через несколько минут из комнаты раздался дикий крик: "Я узнал тебя! Ты..." Никодим внезапно замолчал, получив удар кочергой по голове. Странник, обнаруживший вдруг недюжинную ловкость, вынул нож, ударил его и бросился в другие комнаты, где убивал спящих. Маленький Жора спрятался в сундук и вылез, когда все было кончено.
При последнем издыхании отец успел сказать ему: "Матвей... Он... Я проклял его тень".
После трагедии Ерофеевы никогда больше не появлялись в селе, но еще через десять лет там появился богато одетый купец с обезображенным шрамами лицом и принялся за дело: он строил часовню. Это был Матвей Черепанов. Часовню построили быстро, но дальше начались необъяснимые факты: несколько раз она горела и, в конце концов, сгорела совсем. Во время последнего пожара некоторые вроде бы слышали внутри человеческие крики. О Матвее больше никто не слыхал, но очень скоро прошла молва: место пожарища охраняет тень. Сначала до смерти перепугались малые ребята, потом и взрослые стали обходить проклятое место стороной. Никто на нем ничего строить даже не пытался, скотина почему-то обходила "Матвееву церковь" стороной. Слухи о привидении дошли до "Обской газеты", отправившей к таинственному месту бойкого репортера. Репортер вернулся с круглыми глазами и писать категорически отказался. Через неделю он вообще покинул Ново-Николаевск.
В годы гражданской войны и последующей борьбы с вредителями всех мастей ни о каких привидениях речи быть, понятное дело, не могло. Интерес к подобным вещам возник в тихое течение эпохи застоя. Тень Матвея напомнила о себе... Сначала сгорела школа-семилетка, сооруженная по руководящему указанию какого-то -кома на месте "Матвеевой церкви". У огня, рассказывают местные жители, можно было увидеть тень. Если верить слухам, она никогда не выходит за пределы злополучного прямоугольника.
Здесь же неподалеку располагаются дачи сильных мира сего. На одной из шикарных дач в 1976 году шло празднество: хозяин обмывал генеральские погоны. Часть гостей после обильных возлияний устроилась у камина, некоторые пошли домой. В час ночи идиллию прервали несколько выстрелов: перепуганный лейтенант, отвечавший за охрану и оргвопросы, внезапно нос к носу столкнулся с тенью, которая бесшумно двигалась. По его словам, тень истово крестилась, временами то падала на колени, то протягивала руки. Естественно, лейтенанту показалось, что к нему...
Вообще любители острых ощущений временами пытаются "познакомиться" с тем, что осталось от Матвея Черепанова, и проклятие Ерофеева их не пугает. Однажды член бюро районного комитета партии решил убедиться лично, что все эти рассказы являются только плодом досужих вымыслов. Как он убеждался, никто не знает, но площадку потом два дня утюжили бульдозеры. Последний же раз тень Матвея видели в ноябре 1993 года два студента НГУ, которые второй раз идти туда не захотели...
http://atas.info/reviews/uik-end/gorodskie-legendy-novosibirska-ten-matveya/?sphrase_id=575
P.S. Никодим Ерофеев, говорите? А, ну-ну... слышали, как же
про Барабинск
http://stud.wiki/history/3c0a65635b2ad79b5d53a88521316c37_0.html
Все были, и Матвей Черепанов, и Никодим Ерофеев, и Волков Ерофей Степанович... кого только в Каинске не было
Мельница, надо полагать, паровая? Реки-то в Барабинске нет.
Со слов старожилов... да. Это в клюкву, непременно в клюкву. Развесистую, буйно цветущую...
- Вы давно живете в этом городе?
- Я старожил.
- Что вы сторожили?
- Я говорю, что давно живу в этом городе.
Городские легенды: обманщик
11 июня 2015
Фамилия Ерофеев нам уже встречалась в жутковатой истории про "тень Матвея". Повторюсь, род купцов Ерофеевых, выражаясь словами классика, был "богат и знатен". По сути дела, род Ерофеевых почти полторы сотни лет контролировал экономику Каинска. Извоз, винокуренные заводы, маслобойни, торговля...
Каинские купцы были славны тем, что любили погулять с шиком. Например, гнали без передыха на лошадях до Москвы, и сани тормозили только у знаменитого "Яра". В свое время железная дорога не прошла через Каинск лишь потому, что не желавшие того купцы дали громадную взятку тем, от кого зависело принятие нужного решения. Один из Ерофеевых, Александр, в своем роду считался "нелюдем", берег каждый рубль и благотворительностью, которая считалась тогда не только делом чести, но и в некотором роде профессиональной обязанностью, не занимался никогда. В церковь хаживал редко. Так или иначе, но накопил немалое по тем временам состояние. Смерть принял редкостную - на одном из гуляний выпил столько любимой им "мадеры", что на следующий день скончался в страшных мучениях.
Завещание обмануло ожидания всех родственников: Ерофеев написал, что все накопленные деньги перевел в золотишко и "оное же положил в горшок" и закопал, указав некоторые приметы места. Клад стали искать на сороковой день после смерти купца. Перевернули все в доме... Говорят, именно потому, что окончания сорокового дня набожные родственники-кладоискатели не дождались, ночью старец явился в том же костюме, в каком был похоронен. Он засмеялся, потом поманил за собой пальцем и медленно пошел (точнее будет сказать, поплыл) по воздуху в направлении костела, который выстроили ссыльные поляки, там взмахнул руками, еще раз засмеялся и растворился в сумерках. С тех пор привидение купца Ерофеева не раз встречали около костела, но каждый раз в разных местах.
Привидение назвали Обманщиком. Видели его не только безутешные родичи. Костел взорвали, когда к власти пришли воинствующие безбожники. В дождливую погоду рядом с развалинами появлялась фигура со смутными очертаниями, бродила по парку, а потом внезапно исчезала. Что касается клада, то его так и не нашли. Правда, местный краевед Семен Волчков, дважды видевший Обманщика еще до начала перестройки, утверждает, что клад существовал, и нашли его строители памятника Валериану Куйбышеву, с государством решившие не делиться. Во всяком случае, монумент соорудили в рекордно быстрые сроки, и... никого из строителей в городе уже не было. С тех пор, утверждает Волчков, Обманщика больше никто не видел, хотя легенда продолжает жить и не дает покоя юным кладоискателям. Последние продолжают рыть и находят в основном штыки, корпуса от лимонок и пачки дореволюционных банкнот..
Финал апофеоз. Привидение, которого не было
Atas.info продолжает публиковать городские легенды, собранные известным новосибирским журналистом Владимиром Кузменкиным.
Петр Михайлович Марогин в книжках по истории гражданской войны официально признавался ее "героем". Книжки эти регулярно выходили в середине семидесятых, однако тиражи у них были небольшие, читали их тоже далеко не все - и спустя каких-то 10-15 лет никто о Марогине уже не помнил. За исключением разве что престарелых краеведов и интересующихся не столь отдаленной стариной юных следопытов, которым Марогин известен, как Седой. Седой был одним из самых грозных командиров партизанских отрядов красных, и хотя биография его полна "белых пятен", след Седого встречается в 1917-1920 годах в самых неожиданных местах.
В Сибири полыхала гражданская война, брат шел на брата, сосед на соседа. Жестокие бои шли в Каинском уезде, власть часто переходила из рук в руки. Деревня Покровка стояла как раз на Сибирском тракте и потому являлась "важным стратегическим пунктом". Во всяком случае, наступали-отступали красные и белые обязательно через Покровку. Когда в очередной раз красные - на этот раз отряд Седого - прогнали белых, те откатились далеко вдоль железной дороги и устроили, выражаясь современным языком, позиционную оборону возле села Нагорного.
Отряд Седого, изрядно потрепанный в боях, вернулся в Покровку на переформирование: отдыхали, пили самогон, устанавливали новый порядок на селе. По личному распоряжению командира, страстно ненавидевшего все, что связано с церковью (говорят, дядя Марогина был сельским священником и любил воспитывать единственного племянника), два партизана забрались на маковку сельской церкви и сбросили вниз позолоченный крест. Крест потом разрубили на части, а из обломков соорудили костер, на котором сварили ушицу. Про то, что последовало за "поповской ухой", сегодня в Покровке расскажет вам любой мальчишка...
Церковь превратили в склад: стащили туда амуницию, коровьи туши, сумки с патронами. Комиссар Матвей Пискунов распорядился закрасить божьи лики, и скоро деревенская церковь смотрела на входящих в храм нелепыми коричневыми пятнами, сквозь которые тускло просвечивала позолота окладов. В первую ночь дежурить в церкви, ставшей складом, оставили одного красноармейца. Двери заперли снаружи...
Когда я думаю об этой истории, то на ум мне приходит гоголевский "Вий". Очень много схожего. Хотя никакой ведьмы и чертей в Покровке не было...
Смена пришла утром. Партизан, пришедший подменить товарища, отпер двери и остолбенел: на полу лежало распростертое тело. Руки судорожно сжимали трехлинейку (пальцы потом разжали с огромным трудом), лицо было искажено невероятной гримасой страха и боли. Вызвали командира с комиссаром. Следствие было коротким: дверь никто не открывал, случилось что-то невероятное: уж не сошел ли боец революционного отряда с ума? И что самое страшное: коричневая краска, которой закрасили лики, свернулась и осыпалась на пол, и на изумленных Седого и Пискунова бесстрастно взирали лики.
Но что страшит верного солдата революции?! Да ничего! Седой приказал лики снова закрасить, а караульному был отдан приказ стрелять, если что будет не так. Ночью отряд вскочил по тревоге: из церкви прозвучали два выстрела. Первым в храм проскочил комиссар с маузером. В полной тишине слышалось какое-то шуршание - это сворачивалась краска. Сворачивалась и падала на пол. Мертвый боец лежал, уткнувшись лицом в сваленные в кучу полушубки - казалось, он хотел спрятаться от чего-то страшного. На лице погибшего был все тот же ужас... В кого он стрелял - выяснить не удалось: пули застряли в алтаре.
Утром по приказу Седого церковь обшарили снизу доверху, заколотили все, что можно, и поставили двойной караул. Странно, что пропало только немного провизии - оружие и патроны остались в целости и сохранности. Между тем, по селу поползли слухи о том, что Бог карает красных за святотатство, и не будет добра до тех пор, пока снова не поставят крест над церковью. Среди бойцов отряда тоже пошли разговоры, а добровольцев в ночной караул не нашлось. И тогда комиссар Матвей Пискунов самолично отправился в церковь, заткнув за ремень два маузера.
... Выстрелы раздались уже под утро. Семь выстрелов. Из второго маузера комиссар пальнуть не успел ни разу. Но был он жив, лежал на полу возле входа, прижимая руку к сердцу. Успел сказать командиру, что ночью внезапно в церкви появилась смерть в образе белой женщины с прекрасным лицом. Она летала по воздуху, танцевала и приближалась к комиссару. Молча. В мертвой тишине было слышно только, как краска осыпалась с икон. Комиссар, потеряв самообладание, начал палить. Но пули проходили через танцующую смерть, которая кружилась в воздухе все ближе и ближе к Пискунову. Когда она дотронулась до комиссара пальцами, тот потерял сознание и упал...
Матвей Пискунов дожил до обеда и умер в бреду. Фельдшер ничем не мог ему помочь - сердце! В следующую ночь в церковь пошел сам командир, до зубов вооруженный и взявший двух самых отчаянных и проверенных бойцов с винтовками. Я встречался с Петром Михайловичем Марогиным и расспрашивал его обо всем этом. Но Седой отвечал неохотно и только один раз, крепко выпив на встрече ветеранов, он поведал мне эту историю.
Красноармейцы спрятались среди мешков с провизией, командир же сел в одной из ниш на пол, разложил перед собой боекомплект: лимонки, револьвер, шашку и маузер, стал ждать. Ждали долго. Сон не проходил. Сердце колотилось как бешеное. Горло высохло совершенно, язык прилип к гортани. И командир частенько прикладывался к фляжке с самогоном, с которой он, впрочем, расставался крайне редко. Все случилось неожиданно: из пола вдруг ударил белый луч, раздалось какое-то стрекотание, потом в темном пространстве, ограниченном церковными стенами, появился мерцающий конус света. Через несколько мгновений в облаке света появилась женщина в белом...
Прекрасная полураздетая женщина летала в воздухе и танцевала. Это был танец смерти. Перепуганные бойцы заорали, один упал, зарывшись в полушубках. Второй просто затих. Признаков жизни они не подавали. Командир мгновенно протрезвел и, увидев свою смерть в таком необыкновенном виде, зачарованно сел там же, где вскочил. Ни руки, ни ноги не слушались. Сердце вот-вот выпрыгнет из груди... Потом Петр Марогин мне сказал, что успел подумать: какая красивая смерть! И почему-то вспомнил про Бога...
Женщина в белом внезапно понеслась на него, командир закрыл глаза и... ничего не ощутил: она пронеслась через него! Ничего не случилось! Ноги все равно не шли, и Марогин так и простоял до утра, наблюдая за прекрасным танцем женщины в белом. Утром, когда двери отперли, командир первым делом потребовал самогону. И, выхлестав почти всю бутыль без закуски, заснул мертвецким сном. Встал в шесть вечера, построил бойцов и повел их в церковь...
Кстати, "Седым" Петр Марогин стал только с этого дня: в церковь накануне он зашел с черными, как смоль, кудрями, а вышел белым, как лунь, совершенно седым...
А дальше все было просто: обшарили пол, недалеко от алтаря нашли какую-то щель, просунули туда штык - щелк - и отлетела крышка, обнаружив потайной лаз. Седой зря никогда не рисковал: он бросил в подполье лимонку, а потом приказал дать очередь из пулемета...Когда все стихло, командир первым спустился в подполье: там, внизу, лежали два мертвых офицера-золотопогонника. В одном из них крестьяне потом признали уроженца Покровки поручика Белоусова. Белоусов был большой докой по части техники.
Нет, но какова была идея! Включить кинопроектор и, зная, что геометрия беленых стен может из простого фильма о русской балерине сделать нечто ужасное для неискушенного крестьянского ума...Так и показывал поручик Белоусов фильм о балерине, которая представлялась полуграмотным крестьянам то смертью, то привидением. И ничего бы его не взяло - провизии в подполье было довольно, водки тоже. Одного не знал поручик Барсуков - что однажды нарвется он на пьяного красного командира Петра Марогина. На этом кино и кончилось...
А в кино Петр Марогин (партийная кличка "Седой") не ходил никогда с самого 1918 года, даже став большим партийным начальником. Как и на балет…
ЗЫ. Орфография источника сохранена
и в продолжении темы строительства ж/д, в книге "КРАТКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ ПО ИСТОРИИ КУПЕЧЕСТВА И КОММЕРЦИИ СИБИРИ" т. 1 , кн. 2, 1994
Еще одна небольшая тайна. Связана она больше с Томском, но без участия каинских купцов, как водится, не обошлось.
Все началось 23 января 1887 года, когда Главное Тюремное Управление обратилось к Томскому губернатору о выделении 30 т. рублей на постройку дополнительно двух больничных бараков при пересыльной тюрьме и барака при Ишимском этапе. Губернатор распоряжается дать объявление о тендере в газету Томские Губернские Ведомости, а также 24 февраля письмом дает указание Томскому полицмейстеру пригласить на торги известных лиц, занимающихся строительством. В своем ответе полицмейстер перечислил всех, кого он предупредил о предстоящих торгах. Все перечисленные в письме люди, поставили подписи рядом со своей фамилией. Это мещанин Николай Баранов, мещанин Изот Алалыкин, каинский купец Уревич и Никифор Лапин.
Между тем губернский совет на заседании 12 марта 1887 года утвердил смету на строительство двух бараков с условием, что торги на них
будут раздельными. Далее в Губернское управление поступили заявления от желающих участвовать в торгах купчихи 2 гильдии Евдокии Ивановны Теплицкой и купца 2 гильдии Осипа Леонтьевича Фуксмана.
Торги состоялись 16 марта 1887 года. Без труда выиграл Фуксман, соучредитель и управляющий крупного по тем временам товарищества «И. и О., бр. Фуксманы», которое специализировалось на изготовлении и продаже водки, муки, выпечке хлеба, продаже медикаментов.
Но что-то не устроило администрацию губернатора. 20 марта 1887 года поступает новое заявление и взнос от мариинского купца Каминера Минея Михайловича с просьбой участвовать в переторжке бараков. Переторжка состоялась в тот же день. Играли на понижение цены в 7000 рублей на строительство барака. Каминер выбыл сразу, Фуксман, после нескольких шагов, опустил цену до 6740 руб., но тут Теплицкая предлагает 6700 рублей за барак. Фуксман понимает, что качественно построить бараки, а тем более получить прибыль за эти деньги проблематично, и отказывается от дальнейших торгов. Подряд переходит к Теплицкой. О ней известно немногое. Удалось установить, что проживала она на Болотном переулке в доме Афанасьева.
Внимательный читатель выскажет недоумение и будет совершенно прав, ведь купчиха, переигравшая на торгах самого Фуксмана (!), не имеет в Томске собственного жилья. Более того, среди участников торгов нет никого из лиц, перечисленных томским полицмейстером.
Тем не менее торги признали состоявшимися, и их результаты были закреплены постановлением губернатора от 26 марта 1887 года. Контроль за строительством возлагался на младшего архитектора Владиславлева. После этого с купчихой был заключен контракт с условием начать строительство немедленно, и закончить 1-й барак к 16 сентября, а второй к 1 ноября 1887 года. Контракт подписал и. д. губернатора Пастухов.
Теперь посмотрим как проходила стройка.
Контроль за работой и поставкой материалов осуществлял почему-то не Владиславлев, а губернский архитектор Бетхер Александр Павлович. Он визировал квитанции с описанием работ и потраченных материалов. Затем Теплицкая подавала заявление губернатору о выдаче денег. А теперь внимание - заявления она передавала через своего поверенного, каинского купца Лазаря Михайловича Уревича.
Вспоминаем фамилии, перечисленные полицмейстером!
Так кто же на самом деле строил больничные бараки в 1887 году? Об этом теперь остается только догадываться. Наверное, на стройку ушли неучтенные материалы, оставшиеся от других строек, или низкого качества.
Но главное здесь не это, а выделенные казенные деньги. На полы была положена сырая плаха, разрешение на это дало строительное отделение (подписали губ. инженер Клобуков и губ. архитектор, мл. инженер Шраер). К концу строительства оказалось, что окна в бараках перекошены, плохо окрашены, печи сложены с недоделками, настилка полов произведена с нарушениями. Губернский архитектор Бетхер А.П обратился по этому поводу с рапортом от 1 ноября 1887 г. к губернатору с просьбой о переносе сроков сдачи объектов на весну 1888 года, однако постановлением от 29 ноября 1887 года купчихе были выплачены почти все оставшиеся деньги.
Сдаточную опись произведенных работ по постройке одноэтажных деревянных больничных бараков на каменных фундаментах от 9 ноября 1887 года (с недоделками) подписал губернский инженер Клобуков. Весной 1888 года Теплицкая исправила полы и покрасила окна. Полы принимал младший архитектор Павел Наранович, а купчиха, после окончания работ, получила оставшиеся деньги в сумме 569 руб.
Главное Тюремное Управление письмом от 25 ноября 1888 года попросило доложить, как и в какие сроки освоены выделенные казенные деньги. В ответе сообщалось, что деньги выплачивались в 1887 году: июнь - 2735 руб. и 2081 руб., июль - 3508 руб., август – 2021 руб., октябрь - 2408 руб., в 1888 году: май - 569 руб.
Наверное, на часть из этих денег купчиха Теплицкая открыла в 1888 году ренсковый погреб (винный магазин) в доме Бейлина. Разрешение на открытие выдала Томская городская дума 7 декабря 1887 года. Ничего странного в открытии магазина нет, если не учитывать одно обстоятельство.
Согласно книге Н. М. Дмитриенко "Томские купцы 19 века", Бейлин, помимо того, что в 1887 году был гласным Томской Думы, вел оптовую торговлю спиртом и вином, являясь соучредителем товарищества «Бейлин и Свешников», имевшего крупный винокуренный завод. Получалось, что он через купчиху Теплицкую открыл в собственном доме розничный магазин, торгующий винно-водочными изделиями собственного производства.
Остается только догадываться, какую роль сыграл в этих двух историях каинский купец Уревич, который, к слову сказать, никаких дел в Каинске не имел, если только с течением времени не изменил фамилию на "Гуревич", но это не точно...
Практически (с)перто в инете
З.Ы. Проницательный читатель безусловно спросит, не происходило ли нечто подобное при постройке Каинского острога, который, как известно, к 1865 году сгорел и был отстроен лишь к 1879 году, но это уже другая история...
Нашлись ушки у нашей подружки - Фуксман, оказывается, тоже из Каинска
...В числе крупных предпринимателей-евреев Томска начала XX в. можно назвать И.Л. Фуксмана и его многочисленных родственников, занимавшихся вино- и хлеботорговлей и имевших паровые мельницы, винокуренные, кожевенные и пивоваренные заводы. Илья Леонтьевич (Вульфович) Фуксман, как и многие из сибирских евреев, был потомком ссыльных. Его отец Вульф и мать Рахля состояли мещанами в Каинске. После того как его родителей обвинили в краже и сослали в Восточную Сибирь, Илья Леонтьевич перебирается в Томск и начинает заниматься торговлей. К концу XIX в. он уже в числе крупнейших купцов города. Владел мукомольной мельницей, которую первым в Томске оснастил электричеством, а также конным, винокуренными, пивоваренными и кожевенными заводами. Экспонировал свою продукцию на Всероссийской выставке в Нижнем Новгороде в 1896 г. В начале XX в. его состояние оценивалось в 450–500 тыс. руб. Клан Фуксманов был многочисленным, кроме Ильи Леонтьевича купеческие свидетельства выбирали еще 7 человек...
Интересный спектакль получается... я за попкорном
Invision Power Board (http://www.invisionboard.com)
© Invision Power Services (http://www.invisionpower.com)