Гражданская война в Каинском уезде, воспоминания очевидцев и проч. Опции

[Петрович]

Воспоминания

Розенфельд Бориса Григорьевича,
родившегося в 1897 году и его жены
девичья фамилия Фурман Сары Исааковны
рождения 1898 года, проживающих в гор.
Куйбышеве по ул. Володарского, дом
№26, уроженцы гор. Каинска.

Во время Февральской буржуазно-демократической революции я, Розенфельд, находился в армии в 21 стрелковом полку, в Румынии. Через некоторое время, после революции, были выбраны солдатские комитеты.

Временное правительство полк, где я служил, бросило на фронт, но солдаты не хотели воевать, бунтовали, потом дали пополнение из молодежи, и полк снова был брошен на фронт. Через неделю собрали членов солдатского комитета, вызвали в штаб и арестовали, несколько человек евреев тоже вызвали в штаб роты, обвиняли в агитации против войны, потом отправили обратно. Через месяц прислали батальон смерти против нашего полка, чтобы заставить воевать, но и это не помогло.
После Октябрьской революции меня по болезни уволили домой. В Каинск я прибыл в декабре месяце 1917 года.

В городе была уездная управа во главе с городским головой Ивановым. До марта 1918 года в Совете городской управы сидели меньшевики, эсеры и купечество, а в марте прошли перевыборы, в Совет вошли большевики, из них много было приезжих. Насколько помнится, в 1-м большевистском Совете были: Михлин Самуил, Копейкин Трофим, Фурман Моисей, Артемьев Петр, Здвинский Моисей, Бугусланов, Пушкарев – других не помню.

В конце мая 1918 года г. Каинск заняли чехословаки и белогвардейцы. Через некоторое время местная Красная гвардия освободила гор. Каинск. Через неделю поляки и чехословаки снова заняли город и установилась белогвардейская власть до конца ноября 1919 года.

По занятии Каинска чехословаками было создано правительство из купцов и белогвардейцев, куда вошли Зарухович Матвей Яковлевич и Михаил Яковлевич, Борзых Алексей, офицер Малыгин, Пасеч[ник], Брыс[нев], Соломатов, Сидоров Венедикт Платонович, учитель Соколовский Арсентий Васильевич и другие.

В контрразведке были: Соколов из приезжих, Федоров (офицер), Храпов, Бобриков (каинский), Сафронов Петр (каинский), Молдаванов (купец), Ечеистов (офицер) и другие.
В белой милиции работали: Богданов Александр – начальником, Панько (бывший стражник) местный, второй Панько – приезжий, Рубанович Григорий, Кирилловский Александр, Истоменкин Григорий и другие. Они ездили в урман на партизан, привозили награбленное имущество, убивали там народ, пороли и вешали.
Городскую комендатуру возглавлял Булгаков Михаил, начальником гарнизона был генерал Саморянов, начальник тюрьмы Иванов, Дмитриев Николай, старший надзиратель тюрьмы, старший брат его Павел был офицером.
Надзиратель Димитриев считался самым зверским душителем, он отрубал руки и ноги арестованным, вбивал им в ноги и руки гвозди и т.п.

Через несколько дней после занятия белыми г. Каинска начались аресты и расправа с большевиками, совдеповцами и красногвардейцами. Первыми арестованы: Михлин Самуил, Фурман Моисей, Пиотровский Павел, Папшев Яков, Макаров Василий, Закраевский, Гуроль Николай, Разсолов Федор, Красильников Дмитрий и другие.

Расстреляли в первой партии 25 июня 1918 года:
Закраевского, Гуроль, Разсолова, Пиотровского, Красильникова, Папшева, Майстерова и Рыженкова. Фурман и другие сидели в тюрьме, ему и его некоторым товарищам в июне 1919 года во время восстания удалось бежать.

В июле 1919 года схватили 14 человек большевиков: Копейкина Трофима, Фурман Моисея и Леонтия, Михлина Самуила, Артемьева Петра, Здвинского Моисея, Макарова Василия, Иванова Ф., Баранова Николая, Суходолова Николая, Александрова-Белина (из Татарии), Богусланова, Чеботарева, Пушкарева Александра.

Вели этих арестованных почти всех в кандалах, под строгой охраной по 4 человека конвоя на каждого арестованного, кругом была сильная охрана. Расстреляли их близ Московского тракта, на том месте сейчас школа №4, трупы слегка были прикрыты навозом.

Из этой партии 14 человек в этот раз случайно удалось остаться живым одному Артемьеву Петру, который оказался легко раненным, но он упал и был зарыт, потом уполз, переплыл через реку на покос к помощнику управляющего водочным заводом Стополянскому, который поутру прибыл на покос и обнаружил Артемьева, попросившего Стополянского передать родным привезти ему пищу и одежду, тот пообещал, но вместо помощи заявил в контрразведку. Артемьев был снова схвачен, тут же расстрелян.

Я и еще один человек были мобилизованы милиционером Панько, на лошадях для зарытия расстрелянных. Приехали мы к месту расстрела, там были пригнаны из тюрьмы арестованные, которые уже вытаскивали из навоза трупы, их было 12, т.к. Артемьев бежал, а Богусланова его зять Мясников получил разрешение от генерала Саморянова похоронить и его увезли. Нам положили на 2 телеги по 6 человек, и мы их привезли сначала на солдатское кладбище, но там не было готовых ям, тогда нам приказали везти трупы на городское кладбище, там тоже не было ямы. Арестованных и меня заставили рыть яму. Мы вырыли, но неглубокую, и всех 12 человек положили рядом на бок, т.к. мало было места. Помню, Копейкин был в нижнем белье, но в пальто и ботинках, остальные только в нижнем белье. Дня через 3 купчиха Шкроева получила разрешение похоронить своего родственника Пушкарева отдельно, наняла из приюта бродяг раскопать яму и вынуть её родственника. Эти бродяги сняли пальто и ботинки с Копейкина, а яму снова зарыли. Эти вещи я у них видел и спросил, как они к ним попали?
Бродяги ответили, что раскапывали могилу для того, чтобы Шкроева взяла своего покойника, и взяли вещи на водку, чтобы даром не пропадали. Пушкарев Александр являлся мужем приемной дочери Шкроихи, звали ее Федосьей Николаевной.

Когда через 4 месяца после расстрела пришла Красная Армия, мы решили братьев Фурман перехоронить, но трупы уже разложились настолько, что невозможно было близко находиться, пришлось оставить их на месте.

Родственники братьев Фурман:
Зять Розенфельд.
Сестра Розенфельд-Фурман

28 декабря 1957 года.

Со слов Розенфельд записал полковник (подпись) Ступаков.

[Петрович]

Как эвакуировали Каинскую тюрьму

Слухи об эвакуации нас из Каинска далее на восток стали носиться недели за две до эвакуации. Режим в тюрьме с каждым днем ухудшался Держали на фунте хлеба, а иной день и того менее. Больных не могли вместить ни тюремная, ни городская больницы. Но мы, политические уцелевшие еще от разстрелов, члены Татарского, Барабинского и Каинского советов, а также повстанцы Чебыкинского отряда,—не унывали. Мы были уверены и знали, что товарищи быстрыми шагами идут к нам, разгоняя ярким красным лучом черную тучу реакции, нависшую над нами и всем сибирским пролетариатом. Мы знали, что если нас и не будет, то грозный мститель, в лице товар. Красноармейцев, близок и идет не удержимой лавиной, и каждый из нас ждал, чтоб это свершилось скорей.

20 ноября администрация тюрьмы заметно стала нервничать. Прошел слух, что Омск взят, а часам к 12 дня прибыла комиссия по разгрузке и эвакуации тюрьмы. За полтора дня работы комиссии были освобождены около 200 чел. уголовных и в первую очередь рецидивисты.

22 утром, комиссия прекратила работы. В действиях администрации ясно была заметна растерянность. Между нами заговаривали о взятии Татарска. И вот, часов в 12 дня нам об'явили, об эвакуации и спешно стали разбивать в партии по 60—70 чел. Первая партия составленная из более видных политических деятелей через час была отправлена. Вслед за ней была набрана вторая партия, а к вечеру была собрана и отправлена третья партия, в которую попал и пишущий эти строки.

Выйдя из тюремной ограды и пройдя несколько шагов мы были уже свидетелями дикой расправы, нас сопровождавшего конвоя. Так, несколько товарищей, взятые с больничной койки, сразу же не выдержали похода—упали и тут были приколоты. Мы тут все почувствовали что участь всех нас одна. Мы были уверены, что нам не выдержать т. к. мы были и голодны и больны.

К полночи мы пришли в дер. Киселеву, что в 17 вер. от Каинска, потеряв дорогой около 15 товарищей. Войдя в деревню мы увидели разложенные костры и кучи солдат около них, но, какого либо признака о присутствии первых двух партий, не нашли. Мы поняли, что солдаты поработали на славу и теперь отдыхают, а от двух партий остались лишь трупы и мы не ошиблись. Командный состав, нашего конвоя, поставив нас около забора на улице часа два совещался, очевидно о нашей судьбе и наковец, нас окончательно застывших, отвели в школу на ночлег, чего мы не ожидали. Часа в 4 утра мы были разбужены шумом. Оказалось что прибыли оставшиеся в тюрьме арестованные, около 20 чел. которые рассказали нам про те ужасы дикой расправы, что им пришлось испытать.

Когда наша партия вышла в тюрьме осталось еще около ста человек. Им об‘явили, что их отправлять до утра не будут. Дали кипяток, но часов в 10 веч. неожиданно заскочило несколько офицеров членов тюремной администрации с шашками на голо, крича: выходи!—начали рубить. Успевших выскочить у ворот избивали прикладами. Таким образом перебив половину, остальных построили и погнали. Верховые,— фельдфебеля и офицеры, до половины дороги практиковались разрубая головы и прикалывая штыками. С половины доропи оставшимся об‘явили, что больше бить не будут и погнали спокойно.

На утро мы узнали, что нас конвоирует отряд особого назначения поручика Остапова и увидели на фельдфебелях и офицерах шубы и шапки наших товарищей.

Из д. Киселевой мы—обе,—партии вышли утром рано. Отойдя от села с версту, от нас отбили человек сорок и отвели их в сторону, на наших глазах разстреляли. Нас оставшихся погнали бегом по снегу, около дороги. Мы задыхались от усталости, многие не выдерживали и падали, их тут же прикалывали. Так продолжалось до вечера. Наконец вечером вас вывели на дорогу и мы пошли свободнее. Отношение конвоя к нам сразу изменилось на лучшее и так мы пришли в следующую деревню только 51 чел. больные и измученные. Пройдя еще сутки нас повезли на подводах. Оказалось что отряду Остапова было поручено, привести в Ново-Николаевск из Каинска не более 50 чел. Таким образом мы 30 ноября прибыли в Ново-Николаевскую тюрьму. Поместили нас в маленькую камеру, где мы положительно задыхались от жары. Воды нам кое как давали, хлеба же выдавали по пять фунтов на 51 чел. И половина из нас заболела тифом инфлуэнцией, помощи не оказалось ни какой.

Суток через четверо нас разделили по разным камерам, а на следующую ночь пришел офицер с командой, вызвал несколько политических и ушел. После узнали мы, что это были возставшие Барабинскаго полка. Об участи уведенных ничего неизвестно.

Наконец 9 декабря наш караул был сменен аненковцами. Тут мы поняли, что пришел наш последний час—ждали ночи. Но, вот, часа в четьіре вечера нас всех выгнали на двор. Долго стояли ждали неизвестного. Но—вот—входят несколько офицеров и с ними Комендант города, который любезно собрал нас в кружок, произнес речь. Многие из наших товарищей поверили его льстивым словам и открылись, ему по душам, благодаря чему тот час же были отселены в отдельную камеру. Но мы четверо, уцелевшие члены Татарского уездного Исполкома и как последния из многих от трех советов, зная, что наших дел нет, поименных списков, назвались уголовными, благодаря чему в тот же день вечером были вместе с уголовными освобождены, а товарищи—назвавшиеся своим настоящим именем, около сорока человек, в ночь были заколоты в подвале тюрьмы.

Так кончились наши мытарства, продолжавшиеся в течении полуторых лет и кончились мытарства наших многих и многих товарищей почивших вечным сном от руки озверелой банды Колчака.

Когда пройден такой тернистый путь, путь Голгофи невольно оглядываясь назад и видя цепкия озверелыя руки мировой реакции душащей рабочее и крестьянское дело их право, на свободу невольно восклицаеш: Неужели товарищи рабочие и крестьяне вы и теперь не поймете, кто ваш друг и кто ваш враг?.. Неужели и теперь будет спокойно спать под звук цепей, плетей и шомполов? Неужели вы и теперь не подымете заповеданную вам отцами и дедами—дубину на проклятую барскую спину. Неужели вы теперь не вооружитесь с ног до головы, чтоб прогнать окончательно всю свору псов и палачей, всех вампиров пьющих вашу кровь и пот, и позволите вновь жить под игом разных Колчаков,—быть его рабами?

Товарищи рабочие и крестьяне! Пора проснуться от спячки, внушенной самодержавием нам веками, пора идти к нашим истинным друзьям —коммунистам большевикам и вместе с ними строить новую жизнь, жизнь свободы, братства и равенства.

Бывший заключенный.

"Известия Барабинского уездного ревкома". 1920 г.

P.S. Орфография сохранена.